Вы читаете текстовую версию Разбора
Недавно у моих коллег из «Новой газеты» вышел документальный фильм «Вернувшиеся» – о ветеранах, прошедших «СВО». Фильм, конечно, – зрелище не для слабонервных.
Но знаете, какой момент больше всего меня поразил? Там, где бывшие военнослужащие рассуждают о том, хотели бы они вернуться назад, на войну. Люди, которые своими глазами видели кромешный ад. Остались с инвалидностью, с тяжелыми ампутациями. Война навсегда лишила их здоровья и нормальной жизни. До конца дней им нужна будет медицинская и социальная поддержка. Помощь государства, другими словами, которое отданный долг не оценила, как сказал один из персонажей. И при это все они все равно хотят назад.
Мне стало интересно: а что государство вообще собирается делать со всеми этими людьми? Способно ли оно в принципе интегрировать в мирную жизнь тех, кого гонит сейчас на фронт? Сегодня мы без осуждения и дифирамбов посмотрим на судьбы солдат, приходивших с разных фронтов. Разберем не только отечественный опыт – на протяжении истории воевала же не только Россия.
Еще недавно этих людей называли героями – и вот они возвращаются. Что происходило с ними дальше? Пользовались ли они особым положением? Как долго ходили с гордо поднятой головой – и когда их проблемы стали никому не нужны? А также насколько отношение общества к конкретной войне всякий раз влияло на то, как жили на гражданке ее бывшие солдаты?
Война 1812 года
Помните, в гоголевских «Мертвых душах» зашита вставная «Повесть о капитане Копейкине». Сюжетно она никак не связана с остальным произведением, но Гоголь ею дорожил больше всего и многократно ее переписывал, лишь бы пропустила цензура. Я напомню, про что там. Капитан Копейкин потерял ногу и руку на Отечественной войне 1812 года и со своими увечьями больше не мог вести хозяйство. И вот он отправился в столицу – в Петербург, чтобы просить у большого начальства пенсию. В реальности для этих целей император Александр I действительно учредил Комитет по призрению раненых воинов, в который поступали общественные пожертвования. Но являться туда с прошениями ветераны должны были самостоятельно. Ну и вот литературному Копейкину приходится там лебезить: «Так и так, ваше превосходительство: проливал кровь, лишился, в некотором роде, руки и ноги, работать не могу, осмеливаюсь просить монаршей милости».
И хотя большой начальник дает Копейкину небольшую сумму из своего кармана, общий вердикт системы такой: «Ищите сами себе средств, старайтесь сами себе помочь».
Этот литературный образ, к сожалению, подтверждается фактами: высшему командованию войны 1812 года – и без того богатейшим дворянам – назначались пенсии до 100 тысяч рублей ежегодно, как, например, семье фельдмаршала Кутузова. Ну а рядовым участникам ее генерального сражения – Бородинского – государство единовременно выплатило только по 5 рублей серебром.
Ну и для справки. За один рубль в то время можно было купить примерно 40 яиц, столько же стоили 2,5 кг говядины. Килограмм масла тоже стоил один рубль. Такая же цена была у килограмма мыла и килограмма свечей.
Еще ветераны могли рассчитывать на так называемое попечение из благотворительных средств и пособие по инвалидности. Размер этих доплат рассчитывался в зависимости от чина и тяжести увечий. Но разница-то с дворянскими выплатами всё равно в десятки тысяч раз!
А еще была особая милость для солдат, которых забривали в рекруты из крепостных: они возвращались не крепостными, а свободными людьми. Если они, конечно, не погибнут и оттрубят в армии свои 25 лет – такой тогда был срок обязательной рекрутской повинности. Кстати, рекруты служили даже с легкой или средней инвалидностью – эти категории назывались подвижные и служащие инвалиды. Правда, в мясные штурмы, как сейчас, их не бросали – обычно они всё же несли облегченную гарнизонную службу. В любом случае, отбыв свои 25 лет, они не только становились вольными, но и даже получали свой земельный надел – так государство просто освобождало себя от их содержания в старости. Только вот селиться в Петербурге и Москве без гарантированных средств к существованию солдатам-ветеранам было запрещено. Так в те времена жирные столицы защищались от наплыва бедняков. Вот и капитана Копейкина в конце повести тоже принудительно вывозят из Петербурга на тележке. Мне еще в детстве именно этот эпизод в конце казался особенно подлым и унизительным. Выкинули человека без ноги и без руки, чтобы глаза изысканной публике не мозолил.
Первая мировая
Еще через сто с небольшим лет случилась «Вторая Отечественная война», которая снова оставила после себя сотни тысяч нуждающихся. Сейчас мы знаем ее как Первую мировую. А вот современники называли ее – по аналогии с войной 1812 года – отечественной. Ну, то есть такая война, которая касается буквально каждого гражданина.
Нужно сказать, что в ходе самой военной кампании российское государство прилично вложилось в социалку. Прям на уровне других европейских держав: например, пособия на продовольственные пайки получали до 36 миллионов человек – членов семей мобилизованных солдат. А офицерам для содержания себя и своих домочадцев выделялось казенное жалование. Из бюджета империи на все эти социальные выплаты тогда уходило аж до 40% его гражданской части. Но участники войны вряд ли могли рассчитывать на поддержку от государства потом, когда все закончится. Все понимали, что придется заново вставать на ноги и самостоятельно кормиться. Поэтому неудивительно, что многие пытались сохранить свое домохозяйство в жизнеспособном состоянии. Так что в русской армии процветало такое массовое явление, как сезонное дезертирство. Это солдаты десятками тысяч уходили с боевых позиций, чтобы у себя дома помочь с весенним севом на огороде или осенней уборкой урожая. А потом через месяц-другой возвращались на фронт, как ни в чем не бывало: ну, раз сказали, на войну – значит, на войну. У армий-союзниц Российской империи ничего такого не было, и именно наши крестьяне создавали постоянный и прогнозируемый риск обрушения фронта.
Дело стало совсем плохо к моменту Октябрьской революции 1917 года и ленинского декрета «О земле» – тогда с фронта почти разом снялось около двух миллионов человек! Просто встали, побросали оружие и ушли со своих позиций. Большинство боялось не успеть к заветному разделу помещичьих наделов. Да и ненависть к этой затянувшейся бессмысленной бойне вперемешку с усталостью гнала людей по домам.
Правда, советская власть оказалась тоже не сахар – землю, как скоро выяснилось, давали крестьянам не в собственность, а в обработку. А еще с нее взималась нехилая продразверстка – это такое принудительное изъятие продовольствия у крестьян, чтобы было чем кормить горожан. Притом размер продразверстки не учитывал ни урожайности, ни состава крестьянской семьи. У государства был заведомо невыполнимый план по хлебозаготовкам – и оно просто изымало всё, что было у крестьян, называя это «излишками». Нередко крестьянские семьи просто гибли от этого: им нечем было кормиться. Вдобавок новое советское государство провозгласило принцип: «Кто не работает – тот не ест». Чудовищно, но он распространялся даже на инвалидов: Первой мировой, Гражданской войны и других локальных конфликтов.
Формально советский декрет «О социальном обеспечении инвалидов» закреплял их право на пенсии, бесплатное лечение, протезирование и проживание в домах инвалидов. Но с учетом огромного числа покалеченных – к началу 1920-х их было около 3 миллионов человек – выплаты были мизерными и нерегулярными. А людей с легкими категориями инвалидности законодательно принуждали работать, иначе могли просто лишить пособия. И искать помощи на стороне – не у государства, а, скажем, в благотворительных организациях, чем при царском режиме спасались некоторые ветераны – теперь было запрещено. Советское правительство попросту распустило ветеранские объединения. Ему нужно было монопольное господство в обществе – и никаких конкурирующих структур.
Но по сравнению с остальными чуть лучше всё-таки было положение ветеранов Гражданской войны. Это те, кто в составе Красной армии с 1918 года сражался с противниками большевиков и советской власти: «белым» движением во главе с бывшими царскими офицерами, казацкими войсками, английскими, французскими и японскими интервентами. Также красноармейцы подавляли восстания крестьян в Центральной России и нападения конных отрядов басмачей в Средней Азии. Из-за такого количества боестолкновений точная дата окончания Гражданской войны плавает, но к концу 1922 года основные ее очаги были подавлены.
Вот для таких ветеранов открывались социальные лифты: у них были льготы при приеме на службу, поступлении в вузы и партшколы. Не забыла советская власть поощрить и «старых большевиков». К ним относились все, кто вступил в партию до 1917 года, но особым почетом пользовались члены партии, вступившие в нее до 1905 года. Им предоставлялись персональные пенсии, отдельные квартиры и повышенные пайки. Путевки в санатории, льготное обслуживание в хороших медучреждениях.
Словом, та самая справедливость, ради которой ведутся буквально все войны на земле, если и наступила – то не для всех ветеранов.
Как говорится, хотя больше всех в колхозе работала лошадь, председателем она так и не стала.
Вторая мировая
Дальше была Великая Отечественная война. В бывшем СССР она затронула каждую семью. Кто-то отправился на фронт, кто-то оборонял свои города, а потом выживал в оккупации или в ленинградской блокаде. Кто-то был угнан в концлагеря или на работы в Германию. Поразительно, но государству потребовалось несколько десятилетий, чтобы по закону признать: не только кадровая армия, но все эти люди пострадали и заслуживают как минимум заботы. Но в моменте решить проблемы такого количества граждан было, конечно, невозможно.
В войну сами бойцы спешили вернуться в строй после ранения. Но всё же именно списанные инвалиды войны первыми столкнулись с необходимостью налаживать мирную жизнь. Помимо очевидных штук типа медобслуживания и протезирования, их в приоритетном порядке обещали принимать на работу в госучреждения и обеспечивать жильем – обычно это была комната в коммунальной квартире или место в общежитии. А для людей с тяжелой инвалидностью – проживание в специальных интернатах. Но о том, что там была за жизнь, мы еще поговорим позже.
Всего же к концу войны демобилизованных только по здоровью в стране было порядка четырех миллионов человек. Из них больше двух с половиной миллионов были признаны инвалидами. Это примерно как половина жителей современного Петербурга. Этот масштаб просто в голове не укладывается. Но не все эти люди были в равных условиях: в СССР того времени инвалиды делились на три категории по тяжести. Например, третья группа, самая легкая, предполагала ампутацию, скажем, стопы или предплечья, ну или хроническое заболевание легких.
От группы инвалидности, которую по своим внутренним инструкциям определяла медкомиссия, зависели и выплаты. И рассчитывались они в процентах от довоенной зарплаты.
Они различались для солдат и офицерского состава. Например, простой солдат с инвалидностью 3-й группы, который попал на фронт из колхоза, со студенческой скамьи или с низкооплачиваемой работы типа дворника или кочегара, получал всего 90 рублей. А именно к 3-й группе и принадлежало большинство: почти 80% всех инвалидов.
А сейчас приведу несколько цифр, чтобы вы понимали тогдашний уровень цен: свинина стоила 300 рублей за килограмм, масло сливочное – 370, мука – от 45 до 90 рублей за килограмм. И даже водка – 200 рублей за литр. То есть тот самый инвалид третьей группы, которого взяли на фронт из кочегарки, на свою пенсию мог позволить себе, например, сто граммов свинины, сто граммов масла и сто граммов водки – ну а на оставшиеся три копейки купить газировки в автомате. И это – в месяц! Ничего себе так поддержка, правда?
Конечно, мне могут возразить: в 1945 году на товары первой необходимости еще распространялась карточная система, и по карточкам те же товары стоили в разы дешевле. Но карточки выдавались всё же по весьма скромной норме, если ты, конечно, не партиец или работник какого-нибудь стратегического предприятия. А еще их теряли и воровали. Так что часто выбор был такой: либо реально голодать, либо покупать по коммерческим расценкам.
Неудивительно, что многие инвалиды 3-й группы со временем вообще отказывались от своего статуса. Они просто переставали ходить и подтверждать свою инвалидность, чтобы не терять трудодни или не отпрашиваться с работы ради такой незначительной прибавки. Такой сюжет описывает в своей повести «Так хочется жить» писатель-фронтовик Виктор Астафьев, один из самых бескомпромиссных представителей так называемой «лейтенантской прозы». И, кстати, интересующимся на заметку: у нас в стране до сих пор инвалидность нужно регулярно подтверждать, чтобы не потерять льготы. Ну а вдруг у вас за год отросла нога?
Боюсь, что это прозвучит кощунственно, но ветеранам с инвалидностью – тем, кому оторвало руки-ноги – в какой-то степени даже повезло. Сейчас объясню почему. Я уже говорил, что они первыми вернулись в мирную жизнь. А вот следом за ними, после победы, властям предстояло демобилизовать всю остальную действующую армию: в ней на 1 июля 1945 года было почти 11,5 миллионов человек! Их одновременное возвращение точно закончилось бы транспортным коллапсом, а может быть – и социальным тоже. Их же кормить, лечить надо. Им надо новое жилье – и так далее. Поэтому демобилизацию решено было проводить шестью волнами по возрастам – от старших, начиная с людей 1893 года рождения, к младшим. В итоге ребята и девушки 1925 года рождения вернулись домой только в 1948! И остались буквально ни с чем.
С одной стороны, вернувшиеся пораньше успели занять хорошие места, например в парторганизациях и колхозах – попутно, кстати, сместив с них женщин, пришедших туда руководить за время войны. С другой стороны, в той же Москве просто кончился жилой фонд для расселения всех нуждавшихся. Тогда ведь не было права собственности на жилье, и при убытии человека на фронт в его квартиру подселяли кого-то нового. И если у новосела тоже были льготы или связи, то его уже было не выселить. Так вот: 99% ветеранов поздних волн не получили ни своего старого, ни какого-то другого социального жилья, и вынуждены были искать себе угол за собственные средства.
Но окончательно их добило вот что: для последней волны демобилизации в принципе отменили ветеранские льготы! Судя по всему, власть посчитала, что угроза социального взрыва от возвращения миллионов людей – обоснованно считающих себя победителями, привыкших себя уважать и повидавших, как живут в других странах – уже миновала. А значит – время почестей прошло, пора возвращаться к суровым трудовым будням. Да, молодежь тогда получила небольшую единовременную выплату по демобилизации, но даже на бумаге, как всем старшим возрастам до этого, им больше не полагалось ни гарантий занятости, ни ссуд на строительство дома, например. Об них по сути вытерли ноги.
А еще у этой младшей категории – да по сути вчерашних школьников – не было ни образования, ни трудового стажа, ни жизненного опыта за пределами фронта. Им пришлось пробиваться с самых низов. А еще как-то содержать семьи и воспитывать детей. Трудно даже представить тот уровень стресса, через который прошли наши бабушки и дедушки. И как это отражалось на их внутреннем состоянии.
Тот же Виктор Астафьев, которого я уже упоминал, как раз принадлежал к этому поколению, он 1924 года рождения. И вот ему, артиллерийскому связисту, кавалеру медалей и орденов, несколько лет после окончания войны пришлось работать то подсобным рабочим, то кладовщиком. И только 14 лет спустя, уже будучи членом Союза писателей, он смог поступить на курсы при Литинституте в Москве. Это, конечно, по-своему сюр и парадокс. Но я не уверен, что нынешние участники так называемой СВО, привыкшие к высоким зарплатам, готовы вернуться к такой вот монотонной жизни охранников и сторожей. И что-то мне подсказывает, что от своей обиды пойдут они далеко не в писатели.
Война продолжается
Но и после Великой Отечественной тоже далеко не все смогли встроиться в мирную жизнь. Кто-то пошел по кривой дорожке: грабежи, кражи, мошенничество. Инвалидов нередко замечали в электричках за попрошайничеством. Дошло до того, что об этом во французской газете France-Soir написал ее корреспондент в Советском Союзе Мишель Горди:
«На нескольких больших железнодорожных станциях, в залах ожидания, я видел толпы скитальцев, которые выглядели очень бедно. Я был поражен количеством ветеранов, самые везучие из которых передвигались на костылях. Другие же, потерявшие обе ноги выше колен, сидели на платформах с колесиками, которые толкали собственными руками»
Горди описал тех, кого в народе называли самоварами.
Советская власть на такой позор отреагировала радикально: в 1951 году началась кампания против «антиобщественных, паразитических элементов, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности и не имеющих определенного местожительства». Вот так вчерашние герои превратились в паразитических элементов.
Ни на какие гуманные меры по реинтеграции этих людей в общество поздний сталинский режим был, конечно, не способен. Вместо этого специальным указом их постановили свозить «в отдаленные районы Советского Союза» сроком на 5 лет и с обязательным привлечением к труду. Хватали тогда по 100-180 тысяч человек в год, причем 70% из них были ветеранами войны – об этом мы знаем из рассекреченного доклада тогдашнего главы МВД Сергея Круглова в ЦК КПСС.
Пойманных вывозили в закрытые дома инвалидов, которые стали появляться в разных частях СССР. Такие резервации для героев-ампутантов. Пожалуй, самый известный из них находился на острове Валаам на Ладожском озере. Выбрали его из-за удаленности и уже имевшейся там «инфраструктуры». Дело в том, что на острове был древний и заброшенный православный монастырь. Сначала часть острова выделили под размещение инвалидов, а на другую – чуть позже, в 60-е – стали возить туристов. Им было строжайше запрещено пересекаться. Хотя за этим не всегда могли уследить.
О том, в каких условиях там жили инвалиды, вывезенные с «большой земли», в своей книге «Валаамская тетрадь» рассказал экскурсовод по тем местам Евгений Кузнецов.
В разное время там проживало от 600 до 1000 человек. Много было молодых – 1924 и даже 1927 года рождения. Кто мог – должен был работать. Персонал – врачи, медсестры, санитары, уборщицы – тоже были, так что формально инвалиды не были совсем заброшены. Однако жизнь они влачили горькую: из развлечений – преодолеть 6 км на костылях или колясках до другой части острова, чтобы издалека посмотреть на прибывающих туристов. На другую, недоступную жизнь. Или упросить кого-нибудь из местных служащих по доброте – на свою зарплату – добыть им водки с пивом. Ведь собственной пенсии – смешных 5 рублей – инвалидам хватало разве что на закуску из местного ларька. А потом выкатиться на танцплощадку отпраздновать. Да, в приюте для безногих инвалидов была танцплощадка….
При этом Кузнецов подчеркивает, что многие даже отправлялись в этот лагерь добровольно – чтобы не быть обузой для своей семьи. Да и потом, по воспоминаниям современников, собранных моими коллегами из «Новой газеты», простые люди в городах тоже относились к инвалидам ужасно: милиция гоняла их за попрошайничество, дети травили и обзывали, а взрослые проходили мимо и не заступались.
На Валааме их ждала тяжкая жизнь, но свободная от вот этих напоминаний о том, что ты – человек второго сорта. Некоторые из ветеранов даже создавали на Валааме новые семьи с местными девушками-работницами, заводили с ними детей. Которые потом, подрастая, тоже тонули в нищете и спивались, не имея возможности выехать учиться на большую землю. Их, как и их родителей, советская родина тоже считала отбросами.
Была на острове и совершенно особая категория жителей – так называемые «валаамские самовары» – инвалиды без обеих рук и ног, которые находились в самом беспомощном положении. Всего по окончании войны на весь Союз их было – только не падайте в обморок – почти 86 тысяч человек. 86 тысяч, обреченных на изоляцию и безысходность. Жизнь этих людей была страшная. Корреспонденты «Радио России», входящего в ВГТРК, в своем репортаже от 2009 года приводили такие примеры. Некоторых инвалидов не сажали в коляски – держали в корзинке. Иногда вот в этих корзинках подвешивали на деревья – это было что-то вроде прогулки в летнее время. Кого-то так забывали на улице на ночь. И люди просто погибали от переохлаждения. «Жестокость персонала порой превосходила все границы» – прочитал я в одном из воспоминаний о посещении этих мест. Страна всеми силами пыталась вычеркнуть этих людей из памяти, просто развидеть их. А когда вроде как стала забывать – снова увидела и ужаснулась своей жестокости.
В 1974 году на Валаам приехал художник Геннадий Добров. Во время этой поездки он сделал свои первые четыре портрета. Потом художник посетил еще множество таких вот мест компактного содержания искалеченных героев – и везде рисовал их, доставал их имена и лица из безвестности.
Просто посмотрите на эти лица. Мне кажется, это все, что нужно знать о войне и ответственности государства за последствия.
Вьетнам
Заметьте: до сих пор я говорил о войнах, которые сами же граждане считали справедливыми и поддерживали. Что же тогда было с участниками тех войн, которые не признали сами общества, а правительства бесславно свернули? В первую очередь я говорю о войне США во Вьетнаме и советской – в Афганистане.
Приготовьтесь: сейчас будут вьетнамские флешбэки. В том смысле, что вы удивитесь, насколько практики набора солдат для той войны до боли напоминают нынешние российские.
Но для начала немного контекста. В 1965 году к моменту, как бы мы сейчас сказали, полномасштабного вторжения во Вьетнам 180-тысячной американской группировки, сам конфликт длился уже около 10 лет. Дело в том, что в середине 1950-х Вьетнам покинула бывшая французская колониальная администрация, и страна разделилась на две части. Северный, прокоммунистический Вьетнам ориентировался на СССР и Китай, а Южный – на США. Однако в Южном Вьетнаме действовали вооруженные партизаны-коммунисты – они назывались Вьетконг и действовали заодно с севером. Поэтому США были вынуждены наращивать там свое военное присутствие и сдерживать попытки Вьетконга к захвату юга.
И вот мы подошли к самому интересному: армия США в начале войны была преимущественно призывной. И с первых месяцев ей требовалось призвать по 35 тысяч новобранцев – кстати, у нас в России сейчас примерно такой же темп вербовки на войну с Украиной. Но в США мобилизация вызывала растущее недовольство в обществе, ведь призывников часто отправляли на фронт против их воли. А еще в США тогда действовала довольно однобокая система отсрочек: они полагались студентам, отцам семейств и просто женатым мужчинам, а также инженерам, ученым, оборонщикам. И на практике это привело к непропорциональной высокой доле юных призывников из низших классов и национальных меньшинств.
Постепенно из-за общественных протестов правительство США скорректировало правило набора. Правда, не сказать, что в сторону гуманности и справедливости. С одной стороны, оно вроде бы уменьшило социальное неравенство, отменив отсрочки для определенных профессий, женатых мужчин и отцов семейств – чтобы на войну попадала не только молодежь максимум со школьным образованием. Но, с другой стороны, оно же неправомерно признавало всё больше людей годными к службе.
Например, печально известен «Проект 100 000» американского министра обороны Роберта Макнамары. Его целью было увеличить численность армии за счёт набора мужчин – скажем политкорректно – с крайне низким IQ или другими серьезными медицинскими диагнозами. Всего в рамках этого проекта набрали порядка 320 тысяч человек – и, по статистике, из-за своих особенностей они погибали в три раза чаще, чем их нормотипичные сослуживцы. Как раз такого персонажа вы могли видеть в фильме Стэнли Кубрика «Цельнометаллическая оболочка». Если помните, там был такой слабоумный «рядовой Куча». Еще в учебке перед отправкой во Вьетнам его настолько морально сломали, что в итоге он убил своего командира и застрелился сам. И, конечно, фильм Кубрика был направлен в том числе против такого недопустимого призыва.
Но и это не сильно помогло закрыть дефицит в солдатах, ведь на пике операции американские войска во Вьетнаме насчитывали по 400-500 тысяч человек в год. И тогда в США ввели денежные стимулы, чтобы потенциальные призывники как бы добровольно шли на контракт. Почему я говорю «как бы»? Описаны такие случаи, когда призывнику приходила повестка, но вместо этого ему предлагали заключить контракт – чтобы самому выбрать, например, род войск или специальность. А ветеран Рональд Манн рассказывал о методе, который наших зрителей уже не удивит: за мелкое правонарушение судья предложила ему вместо тюрьмы отправиться на фронт. Правда, в США периода Вьетнамской войны это было скорее частной инициативой, нежели массовой практикой, как в России – у нас же на войну, по разным оценкам, ушло от 60 до 200 тысяч заключенных (по ситуации на 2024 год).
Но всё же вернемся к суммам американских контрактов: с 1971 года за поступление на 3-летнюю службу добровольцам единовременно выплачивали до 3 тысяч долларов – по тем временам это цена среднего автомобиля. (Сейчас в России тоже приходится слышать такое грустное сравнение, что контрактники у нас продают свои жизни по цене китайского внедорожника). Для тех же, кто заключал контракт с армией США повторно, еще на 3 года, эта сумма для ценных военных специалистов могла доходить до 15 тысяч долларов. Во время службы тоже, конечно, платили ежемесячную зарплату в зависимости от звания и выслуги лет: для рядовых новобранцев это могло быть всего 80 или 100 долларов. Кстати, по инвалидности – при половинчатой потере трудоспособности – платили почти столь же скромное ежемесячное пособие. Помните лейтенанта Дэна Тейлора из фильма «Форрест Гамп»? Сильно ли его жизнь отличалась от жизни наших послевоенных инвалидов? В общем урок тут такой: пока нужно «мясо» на фронт, государство готово платить помногу, а вот когда ты уже отслужил свое – то бывай, братец.
Но никакие деньги, я уверен, не стоили участия в «грязной» вьетнамской войне – такой эпитет давно закрепился за ней из-за неоправданной жестокости в отношении мирных жителей. Когда американские войска выжигали джунгли напалмом, распыляли химикаты. От которых, кстати, страдали не только несчастные вьетнамцы, но и сами американские военные. Потом они долгие годы не могли добиться помощи от своего правительства, хотя применяемый во Вьетнаме препарат для уничтожения растительности «Agent Orange» вызывал у них рак, иммунные нарушения, болезни кожи, врожденные пороки у их детей. Только в 1980-х тысячи пострадавших от химикатов добились того, что их признали инвалидами – с правом на компенсации и кое-какое лечение. А в 90-х помощь распространилась и на детей ветеранов с врожденными патологиями.
Так же непросто бывшим ветеранам было добиться помощи с ПТСР – посттравматическим стрессовым расстройством. После Вьетнама многих преследовали навязчивые воспоминания, тревоги, ночные кошмары. Те самые «вьетнамские флешбеки». Бывшие военные становились агрессивными и топили депрессию в алкоголе, совершали самоубийства. Ведь в первые годы после войны даже диагноза такого не существовало, и люди с ПТСР были предоставлены сами себе и своим семьям. Например, афроамериканец Дуайт Джонсон – но не тот, который «Скала» – страдал от ПТСР, даже еще не зная, что это. Но при этом по заданию правительства он должен был изображать бравого героя войны, ездить по стране и своим примером вербовать в армию молодежь. Его использовали, а помощи не оказали. В итоге он совершил «самоубийство чужими руками»: во время ограбления магазина подставился под пулю его разъяренного владельца. А вот как выглядела общая картина, только уже на примере агрессивного поведения в семье и обществе: треть ветеранов с ПТСР совершали акты домашнего насилия. Треть к началу 1980-х были арестованы за уголовные преступления.
Только в 1980 году, когда ПТСР получил описание в третьем издании Американской классификации психических расстройств (DSM-III), с ним хотя бы начали работать. Вскоре выяснилось, что с ПТСР столкнулись аж 15% от вернувшихся двух с половиной миллионов, то есть это почти 400 тысяч человек! Вот тогда ПТСР уже признали основанием для присвоения инвалидности. Так что пострадавшие получают теперь компенсацию и бесплатную психологическую помощь. Но обычно такая реабилитация занимает годы, и даже тогда полученная на войне травма часто остается до конца необратимой.
Столь тяжелые последствия именно вьетнамской войны психолог Джек Смит, который и сам через нее прошел, объясняет так:
«Синдром, разрушающий личность «вьетнамца», совершенно не знаком ветерану Второй мировой войны. Его [этот синдром] возбуждают лишь те обстоятельства, которые характерны для войн на чужих территориях, подобных вьетнамской. Например: трудности с опознанием настоящего противника; война в гуще народа; необходимость сражаться в то время, как твоя страна, твои сверстники живут мирной жизнью; отчужденность при возвращении с непонятных фронтов; болезненное развенчание целей войны»
Именно так и случилось, ведь войну американцы проиграли: весь Вьетнам перешел под контроль коммунистов с севера, а США пришлось бесславно эвакуироваться, ни за что положив почти 60 тысяч своих солдат и от 1,5 до 4 миллионов вьетнамцев.
Так что в случае с вьетнамской войной, которую общество в большинстве своем считало позорной, изначальный ПТСР от боевых действий еще больше усугубился у ветеранов из-за социального осуждения и последовавшей за ним изоляции. Как итог, спустя десятки лет после окончания войны от ее психологических последствий по-прежнему страдают тысячи человек. К сожалению, правители всегда забывают, что развязать войну – это быстро, а вот ее шлейф тянется потом еще не одно поколение. И даже богатые и успешные общества не могут переварить такой объем травматического опыта, когда пострадавших – сотни тысяч или даже миллионы.
Афган
На те же грабли наступил и СССР в Афганистане.
В 1979 году Советский Союз ввел туда войска, чтобы якобы исполнить «интернациональный долг» – формально Кремль откликнулся на просьбу дружественного афганского режима о помощи в гражданской войне против радикальных исламистов. На деле же в Москве опасались не только влияния исламистов и финансируемых США радикальных группировок (моджахедов), но и самого премьер-министра Афганистана Хафизуллу Амина – по просьбе которого так-то и вводились войска. Амин хоть и принадлежал к местной партии марксистско-ленинского толка, но был непредсказуем и уже расправился с частью своих же однопартийцев. И чтобы он вообще не похоронил прокоммунистические зачатки в Афганистане или чего доброго не пошел на союз с Западом, его решено было заменить на более сговорчивого Бабрака Кармаля. Поэтому первым же делом советский спецназ взял штурмом дворец Амина и устранил его самого.
И я в третий раз скажу это: по просьбе самого Амина советские войска якобы и вошли в Афганистан. Также и Россия сейчас «освобождает» Донбасс по его просьбе. Однако страдает от этого в первую очередь население и инфраструктура.
Аналогия напрашивается и в другом: не всем солдатам-афганцам сразу говорили, куда они едут. В книге нобелевской лауреатки по литературе Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики» как раз приводятся такие свидетельства реальных участников и очевидцев.
Так вот, рядовой-водитель в беседе со Алексиевич рассказывает: их уверяли, будто они летят на целину в Ташкент. Уже в Ташкенте на всех приготовили водку и объявили, что отправляют в Афганистан. Вот как это описывается от первого лица:
«Что тут началось! Страх, паника […] Кто-то плакал от обиды, кто-то впал в оцепенение, в транс от невероятного, гнусного обмана […] Вот для чего, оказывается, приготовили водку. Чтобы легче и проще с нами поладить. После водки, когда в голову ударил еще и хмель, некоторые солдаты пытались убежать, бросились драться с офицерами. Но лагерь оцепили солдаты с автоматами, они стали теснить всех к самолету. В самолет нас грузили, как ящики…»
Это был не единственный обман. Под красивые слова об интернациональном долге советские войска в основном занимались зачисткой территории от небольших подвижных отрядов моджахедов. На практике это значило накрывать артиллерией целые кишлаки – вместе с мирным населением. Вот слова рядового-гранатометчика из книги Алексиевич: «Я не знаю, кто я: герой или дурак… А может, преступник? […] Нам давали ордена, которые мы не носим… […] Ордена, полученные честно на нечестной войне… Приглашают выступать в школы. А что рассказывать? […] О кишлака́х после артиллерийской обработки, похожих уже не на жилье, а на разрытое поле? […] А я помню, как мы разрушали, убивали и тут же строили, раздавали подарки. Всё это существовало так рядом, что разделить до сих пор не могу».
Или вот, вспоминает медсестра: «Там жили ненавистью, выживали ненавистью. А чувство вины? Оно пришло не там, а здесь, когда я уже со стороны посмотрела на это. Там мне всё казалось справедливостью, здесь я ужаснулась, вспомнив маленькую девочку, лежавшую в пыли без рук, без ног… Как сломанная кукла… После нашей бомбежки… А мы еще удивлялись, что они нас не любят».
Несмотря на всё это, моджахеды не прекратили сопротивление, и Советский Союз был вынужден постепенно выводить войска: из-за санкционного давления со стороны Запада и из-за перестройки Горбачева, для которого война уже была неприемлема. А через три года после вывода советских войск пал и поддерживаемый афганский режим, так что власть в стране захватили моджахеды.
Так 620 тысяч советских граждан, прошедших через Афганистан, остались с травмирующим опытом этой чудовищной, бесцельной и бесславной войны. Десятки тысяч из них стали инвалидами, а 15 тысяч погибли.
На государственном уровне афганцев, конечно, выделили в отдельную категорию и предоставили им льготы. Но в условиях краха советского государства и тем более после его распада всё это обесценилось, а травма и общественное неприятие остались. Так свои тогдашние ощущения описывает журналист-афганец Владимир Бугров:
«На «гражданке» нас воспринимали по-разному: и как героев, и как подлецов по локоть в крови. […] Солдатская форма «афганка» легла в дальний угол шкафа вместе с медалями. Вот только воспоминания не хотели отправляться туда же. Я стал просыпаться от звенящей тишины – не хватало привычной стрельбы по ночам. […] Каждую минуту я сравнивал «здесь» и «там». Раздражало равнодушие окружавших меня «здесь» и вспоминалась последняя сигарета, которую пустили по кругу на восьмерых «там». Я стал замкнут, не говорил об Афгане в кругу старых знакомых… Наверное, это и есть «адреналиновая тоска»
Примерно такова была и общая картина: 70% ветеранов-«афганцев» были готовы немедленно уехать в любую горячую точку, лишь бы избавиться от ощущения одиночества, чувства вины перед погибшими товарищами и отвращения к лицемерному обществу, которое отмахивалось от них со словами: «Мы вас туда не посылали».
Все эти симптомы – тоже проявление ПТСР. Но, в отличие от США, у нас эту проблему так и не признали. И она выплеснулась в насилие. К концу 80-х 3700 ветеранов афганской войны уже находились в тюрьмах. Разводы и острые конфликты случались в семьях 75% афганцев. 60% страдали от алкоголизма и наркомании. А на конец 1990-х – до 3% «афганцев» ежегодно сводили счеты с жизнью. Кто-то смог перенаправить свои импульсы в более социально приемлемое русло: например, около 100 тысяч человек устроились на службу в силовые структуры. Другие же пошли в ОПГ: например, афганец Игорь Куск одновременно возглавлял и городской союз ветеранов у себя в Нижнекамске, и местный криминал. Российский фонд инвалидов войны в Афганистане под председательством Валерия Радчикова – он, кстати, потерял на войне обе ноги – подозревали в отмывании преступных денег, а самого Радчикова – даже в заказных убийствах.
Увы, даже спустя 35 лет Афганистан многих не отпустил. И вот уже 10 тысяч бывших афганцев подались на войну с Украиной… Получился безумный, бесконечный круговорот насилия, из-за которого люди с искалеченной психикой до сих пор тянутся в самое пекло. Страшно представить: те, кто оказался на войне с Украиной впервые, теперь ведь тоже травмированы и тоже – если им не помочь – продолжат раскручивать маховик агрессии на десятилетия вперед.
Судя по тому, что говорят вернувшиеся с «СВО» в фильме «Новой газеты», у них тоже есть «афганский» синдром. Они не чувствуют себя героями и злятся на равнодушие общества. А еще явно тоскуют по адреналину и не видят перспектив. Все государственные выплаты уже потрачены, а тяжелые увечья практически не позволяют им работать. Даже если после месяцев волокиты отдельные ветераны всё-таки выбивают себе протезирование, то дальше они просто не могут никуда устроиться. Круг профессий для людей с протезами у нас в стране объективно невелик. Им обещают работу, например, в военкоматах, но по факту часто оказывается, что мест там нет. Да и физически добраться туда невозможно – наша страна до сих пор никак не приспособлена для людей с инвалидностью.
Мы уже видим, что Россия проваливается в интеграции и реабилитации бывших участников «СВО». Однако своих ошибок оно не признает, исторически не признаёт, и сваливает всю тяжесть бремени на семьи военных. Жен бойцов даже предлагают законодательно лишить права на развод. Вместо этого они должны терпеть побои и соблюдать в общении с мужьями особые инструкции – например, не подходить к ним со спины и ни в коем случае не критиковать.
А это с войны потянулись только первые ласточки: люди с ампутациями, непригодные к службе. А также заключенные из ранних наборов ЧВК «Вагнер», отвоевавшие свои 6 месяцев в обмен на помилование – пока при живом Пригожине эта лавочка еще работала. Но даже если война остановится в ближайшее время, через нее уже пройдет под миллион россиян – а то и больше. И однажды большинство из них вернутся домой. И это станет нашей общей проблемой.
Да: к тем, кто пошел убивать украинцев за деньги, в здоровом обществе, всегда будет настороженность. Они, вероятно, продолжат держаться за свою – повторяемую вслед за телевизором – правду. И конечно, нет ничего проще, чем отмахнуться от них – без всякого сочувствия и осознанием собственного морального превосходства. Повторить ту самую фразу: «Мы вас туда не посылали». Мы вам ничего не должны.
Наверное, и правда не должны. Но мы должны как минимум нормальную жизнь себе и своим детям. Жизнь, где каждые 10 лет лет наша страна не влезает в очередную чудовищную и бессмысленную войну – где гибнут мирные люди, а кто-то просто получает свой адреналин. Где люди с военным опытом не объединяются в банды и не убивают на улицах. А язык агрессии и ненависти не является общепринятым.
Каждое новое поколение пробует остановить этот кровавый круговорот, и не передавать травму насилия дальше. Возможно, это получится у нас.
Продолжение следует…
